Феодора Григорович

АНТОН

    В Баденвейлере уже было утро, а в Москве ещё ничего не знали. Его тело повезли в вонючем вагоне из-под устриц, которых он терпеть не мог. Получилось символично до омерзения. Яркое летнее солнце пробивалось сквозь щель окошка, которое предназначалось для вентиляции товара. Сегодня этим "товаром" был он. Измученное последними днями болезни, облачённое в новый белый костюм, только что сшитый по его заказу, тело лежало на столе. В соседнем купе его жена, а ныне вдова, нервно курила, и, периодически всхлипывая, сморкалась в кружевной шёлковый платочек. Пожилой врач, который постоянно находился рядом с нею, молча сидел в углу, с тихим шелестом перебирая какие-то бумаги.
    За всю свою врачебную практику он так и не выучился говорить слова утешения родным и близким умершего. Боль утраты для него была более чем понятной, но смерть - это всегда нечто запредельно страшное, неприемлемое, неожиданное, что-то совершенно невыразимое. Никакие слова не смогут оправдать то, что в общем-то естественно для всего живого мира, но, невзирая на это, неизменно вызывает внутреннее сопротивление, горячее желание отринуть роковую неотвратимость. Именно в момент столкновения со смертью лицом к лицу - человек наконец-то понимает, что он не всесилен. Врач это чувствует особенно остро...
    Москва - шикующая, пёстрая, резкая, ненавидящая со всей жестокостью и любящая со всей страстью, вовсю наслаждалась театральным сезоном. Партер был переполнен. Барышни обмахивались веерами и кокетливо улыбались усатым молодцам. Актеры нервничали. Премьера. Критики что-то бурно обсуждали... Занавес поднят. Голоса стихли. Вдруг на сцену, с бледным и вытянутым лицом, вышел растерянный распорядитель.
    Он прокашлялся и сказал:
- Только что пришло известие о том, что автор умер...
Тишина. Зал застыл. Спустя полминуты послышался шепот: "Кто умер? Кто?"
"Он?" "Вы расслышали?.. Он умер?" "Когда?" "Говорят, он сильно болел..." "Но он же в Германии?.."
    Пятнадцатое июля тысяча девятьсот четвёртого года.