Феодора Григорович

ВОЗВРАЩЕНИЕ

    "Сейчас я пишу, и если ты когда-нибудь прочтешь это, то значит…
Ты смотришь на белоснежный холст неизвестного художника, глаза начинают болеть от такого резкого цвета. И вдруг как будто они наливаются кровью, - медленной и холодной. Солнечный брызг ударил в зрачок очертанием темной вишни.
    Только сейчас ты заметил ее, - спелую вишню с маленькой капелькой у основания черенка. Она похожа на губы ребенка - невинные, нежные…
    Головная боль все усиливается, напряжение нарастает, и вот тебя уже начинает знобить.
Через секунду, с измученной гримасой на лице, ты закрываешь уставшие воспалившиеся глаза. 
Знаешь ли ты, что ты видел, должен ли ты был это видеть и видел ли вообще что-то?.."

    Солнечным ранним утром я понял, что все не так, как мне представляется. Чашка черного кофе, перевернутая на поношенный сюртук из старинной парчи, которая стоила во времена своего изготовления, как небольшая деревня (ну, конечно мне эта тряпка досталась по наследству), сгоревший утюг, плохое настроение, - все было против меня, да и я сам был против себя. Замашки интеллигента с высшим, хоть и техническим образованием уже никого не удивляли, так как слишком походили на педерастические склонности. Я и сам давно заметил, что сложно контролировать процесс восприятия тебя окружающими людьми путем выказывания им своего дружеского отношения. Все мои попытки поймать себя на мысли, что я другой, приводили меня в панику. Осознание своего одиночества, пожалуй, самое страшное, что может прийти к человеку, особенно когда он действительно одинок.
    Мое утро, как впрочем, и у многих моих соотечественников, не всегда начинается с рассвета. Правильнее было бы сказать, - оно начинается гораздо раньше. Ну, вы, наверное, видели множество людей, которые снуют по бесконечным лабиринтам городских дворов в поисках пивных бутылок, забытых кошельков, потерянных документов и всего остального, в избытке валяющегося после бурной ночи (а ведь ночи у нас, ух, какие бурные!). Я это говорю не потому, что тоже этим занимаюсь, а к тому, что среди таких людей у меня есть очень много знакомых, к слову сказать, не самые последние люди в моей жизни. Так вот, когда я начинаю свое утро, у них уже жизнь бурлит во всю. И этим солнечным утром все начиналось именно так.
Я встретил своего старого, во всех смыслах, знакомого, бывшего пианиста, бывшего художника, бывшего актера, писателя, философа, путешественника, в данный момент жизненного пути - бомжа, по имени Прохор. Чем он живет, я только догадываюсь, он сам мало, что о себе рассказывал. Знаю только точно, что в свое время он был очень известен, а потом что-то случилось, он уехал из города, многие годы провел в странствиях, жил в монастырях, и вот снова вернулся сюда. Неожиданно для меня, этим утром он вдруг позвал меня к себе. "Куда к себе?", - говорю я, а он только сказал: "увидишь вечером", - и все. Целый день на работе себе места не находил. "Значит, не бомж он, откуда ж у него квартира, неужели домой к себе вернулся"? Вечером встретились около моего дома. Прохор ждал меня на лавочке перед подъездом: "Ну, что, господин хороший, идем?" 

ПРОХОР

    Сколько времени мы блуждали по извилистым улочкам Ростова, сворачивая то направо, то налево бесчисленное количество раз, я даже не знаю. Наконец, мы добрались до весьма живописного здания с какой-то лепниной наверху и чудесными дубовыми дверями, которые сделали, скорее всего, еще до революции. Из-за них по-настоящему повеяло историей. В воздухе проплыл пыльный запах волнения. Я оглянулся вокруг. "Темень-то какая", - подумал я и тут же споткнулся. "Осторожнее, тут ступеньки", - Прохор взял меня за локоть и повел вверх. "Первый,.. второй; второй. Уф! Пришли, что ли?".
    "Ч-чч, тихо тут, не надо так громко разговаривать", - мой попутчик приложил указательный палец к сложенным в трубочку губам с таким умоляющим выражением лица, что я моментально замолчал и почему-то насторожился, почувствовав себя прямо-таки Джеймсом Бондом. Через минуту мы вошли в темное помещение, и дверь за нами тут же закрылась. Прохор долго чиркал спичкой, пока я, наконец, не достал зажигалку. Озарившаяся картина застала меня врасплох. Я такого просто не ожидал. Сотни зеркал отражали огонек керосиновой лампы, зажженной, как олимпийский огонь, от моей зажигалки. "Ни фига себе! У тебя тут, как в музее", - не выдержал я. "Да, ладно, тебе шептать-то. Заходи, располагайся. Чаю будешь, сладкого?" - "Не, я сладкий не люблю, ты мне семь ложечек сахара положи, не размешивая, с рокфеллерского плеча". - "Тебе все шутки, ну, ладно, проходи на кухню".
    Мы вышли из комнаты и попали в очень странное помещение, которое с большой неохотой я назвал бы кухней. Там стоял старинный столик из темного дерева, с резными ножками, а на нем неописуемой красоты тарелки, причем все разные. Некоторые из них оказались немного отбитыми и потертыми на донышке, но от этого они приобрели особенный, я бы сказал, естественный исторический вид; такое впечатление, что я попал на сто - сто пятьдесят лет назад. На стенах были развешаны небольшие полочки и на них стояли то вазочки, то статуэтки, разные чайнички невероятной формы и различных цветов. Самое умилительное во всем этом было то, что предметы "бомжовского" быта находились в прекрасном состоянии, видно было, что за ними бережно ухаживают; и, что интересно, они все такие маленькие, - страшно и в руки-то взять. Прохор включил самовар в розетку и сел напротив меня.
    "Так у тебя и свет есть? А чего это мы с керосинкой сидим…". - "Ну, дык, не всем же знать об этом", - сказал он с улыбкой, при этом сделав какой-то странный жест в направлении окна, которое, между прочим, было завешено газетами. " Ты что свет воруешь"? Прохор мне на это ничего не ответил, только засмеялся так как-то грустно, и я понял, что нет смысла спрашивать его об этом, и даже если я получу ответ тот или иной, что изменится? 
    Чайник вскипел, и я устроился удобнее, чтобы пить чай.
    "Ты что, собираешься здесь остаться"? - хозяин дома величавым движением правой руки пригласил меня в комнату. 
    Да, первый раз я многое здесь не увидел. Я бы сказал, вид моего знакомого не имеет ничего общего с местом его обитания, а может эта квартира наоборот и есть тот внешний мир, которым он смог выразить свое существо. То самое существо, которое не понял я. От этого мне стало как-то грустно, и я подумал, что никто на свете не может понять ни то, что другого, да порой и самого себя. Прохор сел в кресло, которое больше походило на трон и, покачиваясь в нем, взад-вперед раскурил трубку. 
    "Откуда же у тебя все это; ты прости, но я думал, что у тебя и квартиры-то нет, а тут, оказывается, мини-дворец!" - "Это, брат, с улицы все, с помоек, чердаков. Ты думаешь, я от бессонницы в такую рань встаю? Это же золотая жила для меня, все, что ты здесь видишь, кто-то когда-то выбросил, потерял, забыл, что-то я возвращаю, но, в основном, это все уже никому не нужно".
    Я забрался поглубже в кресло с четким ощущением того, что меня ждут невероятные истории, связанные со всеми этими предметами, и… не ошибся. 

ПОСЛАНИЕ 

Прохор после ностальгического вздоха принялся разглядывать потемневшие от времени статуэтки, но вдруг его взгляд остановился и повис в воздухе с сосредоточенным выражением, которого я раньше у него не видел. 
"Знаешь, что, - сказал он мне, - я могу показаться тебе не вполне здоровым, но собирать потерянные и забытые вещи для меня не просто времяпрепровождение, это больше чем просто дуракаваляние, это моя жизнь. Через каждую заколку, пряжку или еще какую-нибудь ерунду я заставляю свои чувства просыпаться, я через них пропускаю ток к своей душе, которая больше не хочет хотеть и желать; только так я могу фантазировать, придумывая себе, как выглядела хозяйка вот, например, этого зонтика".
Прохор снял с аккуратной вешалки небольшой серый зонтик с торчащими спицами и нежно покрутил его в руках.
    "А с чего ты взял, что он принадлежал женщине…" - начал, было, я, но Прохор перебил меня многозначительным покачиванием указательного пальца и заговорщицки улыбнулся.
"Не женщине, а молодой девушке. Я же сказал тебе, это плод моей фантазии. Я сижу и придумываю им имена, лица, внешний облик. Они становятся моими друзьями, подругами, женами, любовницами. Да не смотри ты на меня так, каждому - свое".
    На самом деле я никак не смотрел на него, я просто узнавал в нем себя.

    Мы просидели до глубокой ночи, и так хорошо, даже сказал бы, комфортно, я себя не чувствовал много лет. Я понял, что у меня, в отличие от него, нет даже этого. Полное одиночество, разбавленное телевизором, может вызвать только сочувствие, что и произошло со мной, - я пожалел сам себя. До какого саморазложения может дойти человек, который уже жалеет себя самого?
    Прохор увидел мою грусть в глазах, которая показалась ему родной, по всей видимости, и полез в ящик стола. "А это вот, прямо для тебя", - сказал он и протянул мне небольшую потертую тетрадь. "Что это за тетрадь?" - поинтересовался я. "О, это не просто тетрадь, это дневник, - лицо Прохора сделалось каким-то не на шутку тревожным. - Я знаю, что это то, что нужно прочитать именно тебе". 
Я открыл первую страницу и увидел ровный женский почерк на клетчатом листе. Не желая испортить первое впечатление спешкой, я сказал: "Можно с собой взять, дома почитать?" На что Прохор с улыбкой ответил : "Считай, что тебе это прислали по почте, это теперь твое". 
    Я взял тетрадь с благоговением и оставшееся время уже не думал ни о чем другом.

    Как я добрался до дома, и не помню. Первым делом, войдя в квартиру, я положил свое "сокровище" на столик в комнате, а сам переоделся и пошел на кухню для того, чтобы перекусить. Чайник вскипал, казалось, немыслимо долго, мне не хотелось ждать, но я прекрасно понимал, что как только я уйду, тут же услышу его жалобный свист. Я подошел к магнитофону и поставил кассету Чайковского - "Щелкунчик". Меня это каким-то образом приободрило, и ждать было уже не так мучительно. Но вот, показались пузырьки, пошел пар, и я с облегчение вздохнул. Налив себе чаю и сделав бутерброд, я пошел в комнату, где меня ждала заветная тетрадь. Я открыл ее пожелтевшие страницы с ажурной вязью старорусских букв и прочитал:

    "Сейчас я пишу, и если ты когда-нибудь прочтешь, то значит, меня уже нет на этом свете…" У меня расширились глаза, и перехватило дыхание. Как будто это было действительно адресовано мне. Слезы подступили к горлу. "Что со мной происходит? Как это возможно, если не сон". 
Но это был не сон; я читал дальше... 

Л. А. А.

"Наверное, нет смысла представляться, ты и так знаешь, кто я. Ты ведь знаешь?" 
Да, я действительно знал, кто это. Не по имени и даже не в лицо, а как-то внутренне, глубинно. Это я... я. Хотя понять происходящее мне было невозможно. 
    "Это было в июле. Свежая виноградная лоза, залитая мягким солнечным светом, как будто твоим взглядом, изломанная реальность очевидностью…" Музыка Чайковского дополняла мои ощущения, в душе словно ребенок плакал, разрывал диафрагму, останавливал кровь в венах, заполнял уши стенаниями.
" … отпечатанная в памяти до мельчайших подробностей, до боли, до рези в глазах, она осталась там, там, где нет больше меня.
    Молодой, но уже уставший месяц, проводил меня испуганным светом своей самой главной ночи, моей самой последней ночи. Тогда я ничего не могла сделать, и я знала, что не буду жалеть об этом, потому что у меня не было выбора. Тихий шепот, который был слышен только мне, остался наедине с тобой, как шелест листьев, как слабый теплый ветерок, подувший с востока.
Сейчас 1910 год. Моя жизнь заканчивается, и я знаю об этом. Я лежу на кушетке, возле окна. В саду бегает Фомка и гоняет кур…"
    Мое сердце забилось ровно, я почувствовал что-то близкое и родное. Прошла набежавшая было волна истерики. Я решил, что мне необходимо выйти на свежий воздух. Впечатления были настолько необъяснимыми, неповторимыми, как будто они даже не были новыми, а жили во мне до поры до времени, скрывая свое существование. Мне показалось, что я знал этого человека всю жизнь, и больше того, я бы сказал, что мне почудилось на мгновенье, что этот человек и есть я. Но, это было просто невозможно. 
Я вышел на улицу. С Дона доносились крики ликующей молодежи, которая устраивает постоянно массовые гуляния на набережной, в городе же стояла почти полная тишина, за исключением шума от машин, время от времени проезжающих по дороге. Мой родной город принял меня сентябрьской, еще теплой ночью в свои объятья. Мне хотелось бежать и бежать, не останавливаясь, но все, что я смог сделать, это дойти до ларька и купить сигарет. Мою душу распирала необъятная радость, от которой мне хотелось то смеяться, то плакать. Мысли мои путались, я даже не мог поймать хоть одну из них, ощущая свою беспомощность. Выкурив полсигареты, я не стерпел больше в разлуке и побежал по ступенькам вверх. 
Под па-де-де, я продолжил чтение:
    "На столе лежит открытая книга, где я только что прочитала: "А не кажется Вам, что когда мы встретились в первый раз, мы не познакомились, а нашли друг друга после долгой разлуки? Конечно, я знаю. Такое чувство может быть только взаимное, - чувство давней близости". Сейчас, наверное, и ты испытываешь подобное, но не тревожься, так и должно быть, потому что это - чистая правда".
Слезы покатились градом по моим щекам. Все то время, пока я читал, меня как будто подмывало волной, а теперь смыло и я хватаюсь руками за воздух, ловлю коряги в мутной воде, но знаю прекрасно, меня ничто не спасет от… себя. Господи, что со мной происходит? Мне кажется, что я уже ощущал подобное когда-то, но я точно знаю, что этого не было. Это называется де жа вю, а может это просто сумасшествие или… это действительно написано мне.
    "Ты смотришь на белоснежный холст неизвестного художника, твои глаза начинают болеть от такого резкого цвета. И вдруг как будто они наливаются кровью, - медленной и холодной. Солнечный брызг ударил в зрачок очертанием темной вишни.
    Только сейчас ты заметил ее, - спелую вишню с маленькой капелькой у основания черенка. Она похожа на губы ребенка - невинные, нежные…
    Головная боль все усиливается, напряжение нарастает, и вот тебя уже начинает знобить.
Через секунду, с измученной гримасой на лице, ты закрываешь уставшие, воспалившиеся глаза. 
Знаешь ли ты, что ты видел, должен ли ты был это видеть и видел ли вообще что-то? Так и сейчас. Ты чувствуешь что-то необычное, но не задумывайся о том, что это, просто чувствуй. Многое ты сам себе не договариваешь, я это знаю, и не спеши. Это чувство не так-то просто возбудить в себе. Оно приходит только изредка, не всем и не всегда. Поэтому не сомневайся!
    Моя жизнь в то время, как и твоя сейчас, текла удручающе однообразно. Сменялись лишь силуэты в зеркале и лица на фотографиях в рамочках, стоящие на столе. Меня всегда преследовала мысль, что это просто пошло. 
Может, поэтому я так искренне и бережно отношусь к воспоминаниям. К грустным переживаниям по поводу того, что он отводит взгляд, или по поводу кризиса обстоятельств, смены погоды, настроения, состояния здоровья. Но, все это ничего не значит по сравнению с тем ощущением, когда он ни с того ни с сего поцеловал меня, и я в первый раз почувствовала его губы, и когда вдруг наступило чувство неописуемого счастья, оттого, что я поняла - он меня любит. Да, этот вывод безоснователен и, возможно, неверен, но только он помогает мне жить дальше с окрыленным пониманием того, что я не одинока.
И весь мир теперь состоит для меня из ассоциаций, которые возвращают обратно в то время, когда я была счастлива. Запахи, звуки, слова - это иллюзия, призрак, как сандаловый дым, похожий на молоко, растворяющееся в чашке кофе. Как год, завершившийся в одном единственном прощальном миге теплотой ладони, заключенной в объятия. Как вечерний грустный свет; первый свет без него… он так болезнен. 
"Тогда я не знала, не могла предполагать, что вижу его в последний раз…". Вот я опять листаю книгу, которую издали совсем недавно, уже после его смерти… твоей смерти. Не пугайся, рано или поздно ты бы и сам обо всем узнал. Ты - это он. Нас разделяют долгие годы и жизни, но мы встретимся. Мы обязательно встретимся… 
Л.А.А."

ЖИЗНЬ МОЯ …

    Что теперь я должен делать, идти на работу, бежать к Прохору, кстати, мне почему-то кажется, что этого господина я уже никогда не увижу. Я даже не уверен, был ли он настоящим. Моя жизнь перешла на другой уровень, откуда не возвращаются. Я перестал быть чем-то вроде, я стал кем-то, но еще не знаю кем. 
"Милая Л.А.А., не покидай меня насовсем, я очень хочу, чтобы ты была со мной, хотя бы так… Моя жизнь стала прекрасна, ты вошла в нее и внесла все, что было нужно и необходимо", - я положил тетрадь на столик и закрыл глаза, склонившись головой на спинку дивана. Я счастлив.
    "Я счастлив"!!! - закричал я в пустой комнате и, вроде уже не мой голос разнесся по квартире, отражаясь от стен еле слышным эхом.