Литературный журнал "Блистающий мир" - Ольга Конева "Добрый человек"

литературный
ж у р н а л

newema@narod.ru

Ольга Конева

Пятнадцатый Дед Мороз

Реквием

E-mail:

olqatua@mail.ru

Ольга Конева

ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК

Утром забежала Настюшка, дочка моя младшая.
- Не умирай папа, - сказала она, вытирая глаза белым батистовым платочком, - у меня проблем сейчас по горло, мне без тебя никак.
Я собрал свои последние силы и кивнул.
- Правда? - обрадовалась Настя и, забыв высморкаться, кивнула кому-то у двери.
Тут же, как по волшебству, появились несколько человек, костюм с рубашкой и галстуком на вешалке, блестящие ботинки. Я обессилено закрыл глаза и отдался трем парам проворных рук, которые в считанные минуты умыли, одели и причесали меня, старого и немощного. Инъекция какого-то витамина в вену сделала свое дело. Я встал с кровати и снова начал жить. Сердце, которое до этого времени практически не работало, забилось и затрудилось на все сто процентов. После таких накачек я чувствовал себя молодым, готовым действовать и созидать. Черный лимузин доставил меня в офис, откуда я сделал несколько звонков и утряс неприятности Настеньки. Для меня это было просто, для нее, действительно, неразрешимо. Как приятно было смотреть на дочку, которая теперь стала той Настенькой, какую я знал и любил: веселой, жизнерадостной и немного капризной.
- Спасибо, папа, - сказала она, обвивая меня своими нежными ручками. - Ты сэкономил мне крупную сумму денег. Теперь я могу поехать в отпуск. Ты поработаешь или?..
Я понял, что она хотела сказать, но не решилась.
- Да, я поработаю, хочется разобрать бумаги на столе, смотри, сколько их скопилось за время моего отсутствия.
- Тогда я побежала? Надо заказать паспорта, визы. - Настенька виновато улыбнулась. - Ну, ты сам знаешь, как это бывает.
- Ты с Олегом? - как бы невзначай спросил я, хотя мы оба знали, что эта тема закрыта для обсуждения. Я был против, но Настя всегда делала все по-своему.
- Не начинай, - твердо сказала она.
- Приди перед отъездом попрощаться, - улыбнулся я примирительно.
- Конечно, папочка, - сказала и исчезла. Воздушный поцелуй и легкое облако дорогих духов остались вместо нее.
Как давно я не сидел за этим столом?! Я полистал перекидной календарь и прочитал последнюю запись на листе с числом 28 января. Я всегда оставляю себе послание. Вот и сейчас читаю: "Три звонка государственной важности, два частных, один по просьбе племянника". Вляпался, паршивец, в какую-то крупную финансовую аферу. И это при его положении. Все-то ему мало. Пролистнув несколько листков назад, я остановился на 23 числе. Вот безобразие, приказано же меня раньше чем через неделю после оживления не трогать. Разве смогу я стать вечным, если каждый будет дергать по своим просьбам раньше положенного времени. Врачами сказано: "Семь дней на восстановление жизнедеятельности и функциональных способностей". Так нет же, потревожили. Надо будет дать распоряжение, чтобы не смели больше так делать.
После часа работы, перелистывания, чтения и сортировки страшно захотелось кофе с тостами, сыром и ветчиной. Как раз то, что категорически нельзя. Нельзя ничего. Но все в кабинете напоминало мне о тех временах, когда в правом ящике стола стояла бутылка водки, а кофе и тосты появлялись передо мной по первому моему требованию. Теперь нет. Не ем и не пью. Хотя злопыхатели продолжают думать, что в те дни, когда я ложусь в стационар на временное замораживание, я пью беспробудно и самоотверженно. На самом деле, вот уже несколько лет ничего подобного не происходит. Каждые семь дней я ложусь в клинику, где меня помещают в специальную камеру, кровь заменяют кристаллонеобразующим раствором и замораживают на семь дней, давая медикам подлатать и подштопать то, что расшаталось или вышло из строя. Таким образом, я практически бессмертен. Только многочисленные родственнички, нуждающиеся в моей помощи, не дают мне покоя. То у них одно, то другое.
- Вот ты где! - в дверях супруга. Женщина, с которой меня ничего, кроме штампа в паспорте и боязни испортить репутацию, не связывает. Дети не в счет, они сами уже родители.
- Я была в больнице, ты встал раньше времени? Поберег бы себя ради нас.
Вот лиса, будто бы ее мое самочувствие волнует.
- Как там твои государственные дела? - это не праздный интерес. Как-никак, она мой секретарь-референт.
- Ничего утешительного. Можешь убедиться сам. Загорается индикатор и включается телевизор, встроенный в панель стены.
- Не смей! Разве ты не знаешь, что я запретил включать при мне этот ящик.
- Не нравится, - хмыкнула жена. - Иногда стоит и взглянуть. А я смотрю. И скажу, там, внизу, полный развал.
Я зажал уши руками. Эта женщина сведет меня с ума.
- Не хочу знать!
- В конце концов, ты прав, - лицо ее впервые за все время разговора просветлело, - есть я, есть Настенька, Олег, есть мы, твои родственники и близкие, которые знают, что делают. Главное, ты береги себя для нас. Чем дольше будешь жить ты, тем легче будет нам.
- Что? - я обессилено упал в кресло, - там совсем плохо?
- А ты наберись смелости и включи телевизор. Может, и увидишь что-нибудь.
Я с ненавистью взглянул на жену. Когда же это случилось? Когда я превратился в это? Ведь, помнится, было всё не так. Доверие и любовь, любовь и доверие. Политическая честность, инициатива, желание творить и строить. А в результате: кучка уголовников во главе с бессмертным негодяем или трусом, отделившим себя от народа непроницаемой стеной. И это я?

* * *
Вечером после утомительного сидения за столом я не распорядился, как обычно, отвезти меня в клинику, а поудобнее расположился в диванном зале. Дрожащими руками взял я пульт и включил телевизор.
Кадры сменяли друг друга, а я хватался за сердце и со страхом думал о том, что это всё натворил я и нет мне прощения. Переключая каналы, я видел только разруху, инфляцию и общую нищету. Оказывается, народ голодал и терпел унижения со стороны немногочисленных работодателей, которых становилось все меньше и меньше из-за неумелой налоговой политики. И все это не из гладких и прилизанных докладов чиновников высших эшелонов власти. Но с другой стороны, как низко пало телевидение. Не стало цензуры, и экран заполонили кошмарные репортажи разнузданных журналистов. Разве можно такое показывать на всю страну: секс, насилие, ложь и правда из одних уст?! От таких вестей инфаркт схлопотать можно. Так до бессмертия не доживешь.
Дрожа всем телом, я дотянулся до пульта и с облегчением выключил телевизор.
- Решился-таки? - послышался голос. Я вздрогнул, застигнутый врасплох, но не подал виду, что встревожился.
- Что надо? - спросил я, рассматривая непонятно как очутившегося в зале мужчину в черном костюме, черной рубашке и черном галстуке.
- Говорю, решился? - повторил свой вопрос тот.
- Посмотреть телевизор? - не совсем понял я.
- Да нет, бери круче, телевизор надо было смотреть раньше.
- Да на что же решился? - рассердился я.
- Узнаешь, - ответ прозвучал как угроза.
Я открыл рот, чтобы позвать охрану, но не услышал своего голоса, дыхание сперло, перед глазами побежали черные круги.
Неизвестный воровато огляделся по сторонам и злобно прошептал мне в лицо:
- Еще встретимся.
- Нет, - замотал я головой, переполненный ужасом.
Я чувствовал, что он прав и это злило и пугало меня. Уже утром, вознесясь к хрустальной люстре диванной, я с замиранием смотрел на распростертое на полу бездыханное тело президента, бывшее моим столько лет, и не мог отделаться от мысли: "кто кого". Он сделал меня таким или я его. Или вместе мы, попав в структуру власти, были безжалостно раздавлены ее стальным прессом.
Разумеется, тело мое закопали не сразу. Разве позволят близкие и приближенные нарушить привычное течение событий. Боже мой, как они терзали мое немощное тело, пытаясь заставить работать сердце и органы. Я взирал на этих деятелей сверху и впервые ощущал свободу, которая покинула меня в тот момент, как я стал президентом.
- Глядишь? - голос знакомый, я его уже слышал, но теперь говорящий не в костюме. Он ангел и, похоже, падший, раз рядом со мной.
- Какие страсти, - вздыхаю я.
- Смотри, это тебе, - говорит и приковывает намертво к моей ноге работающий телевизор. На нем нет ни выключателей, ни кнопок.
- Что это? - ужасаюсь я.
- Твое наказание, - машет на прощание крыльями ангел.

* * *
- Смотришь? - опять знакомый голос.
- Вот уже 653 года смотрю, - плаксиво подтверждаю я. - Никаких сил больше нету.
- Была бы моя воля, я бы с вами не такое делал, - грозится ангел.
- А много нас тут? - с надеждой спрашиваю я.
- Да все, еще ни один от возмездия не ушел. Помнишь ли их?
- Помню, - краснею я, - все мои ставленники.
- Так вот, сверху тебе еще накинули за каждого по 600 лет.
- За что? - возмущаюсь я.
- За то, что никак разгрести не могут то, что вы там общими усилиями наворотили.
Надежда на освобождение от беспрестанно молотящего телевизора превращается в дым.

Ольга Конева